Публицистика

Прямая речь

В классическом хитруковском мультфильме «История одного преступления», если помните, дивный финал.

Герой, тихий интеллигент, всю ночь не спавший из-за шума и на рассвете убивший-таки заоравшую дворничиху, — стоит в окружении милиционеров и толпы свидетелей. И тут во двор въезжает грузовик и начинает сбрасывать на асфальт какие-то строительные чушки. Земля трясется, все в ужасе вздрагивают при каждом звуке…

Все, кроме нашего тихого интеллигента. Он уже не в состоянии реагировать ни на какие звуки... Перебор.

Я вспомнил этот старый эпизод, прислушавшись к собственной реакции на закрытие «Недели с Марианной Максимовской» на канале РЕН-ТВ.

Пятнадцать лет назад, ровнехонько в эти дни, к власти в России де-факто пришел Путин—и почти сразу начал закатывать под асфальт НТВ. Планы его корпорации были несовместимы со свободным телевидением в стране.

Война длилась почти два года, но иллюзии жили совсем недолго: ресурсы сторон были слишком неравны. Перед гибелью телекомпании нервы были навыпуск. Это была беспрецедентная для новой России драма в прямом эфире…

А потом уж все пошло-поехало в рабочем порядке: утрамбовали «Медиа-мост» с блестящим журналом «Итоги»; гоняя нас как зайцев, добили ТВ-6 и ТВС… Потом, уже с йордановского НТВ, погнали подлым образом команду звездных коллаборационистов, решивших почему-то, что звездные коллаборационисты имеют право вести себя при оккупантах как свободные люди…

Потом поехало дальше. Свободные СМИ обрушивались с регулярным грохотом, и когда я узнавал об очередном подвиге путинских зондер-команд — уничтожении программы Ольги Романовой на РЕН-ТВ, журнала «Большой город» или телеканала «Дождь»...— я, телезритель и читатель (да и просто товарищ потерпевших), уже не находил в себе эмоций для полноценного отчаяния.

Ибо первое изнасилование — это драма, а сто семнадцатое — это уже быт, обстоятельства существования. Как-то даже странно рыдать по этому поводу. Ну да, снова пришли и изнасиловали. А что, собственно, случилось? Чего теперь-то руки заламывать?

Судьба свободных СМИ (и как следствие страны) была мне более или менее ясна с января 2001 года, когда случай привел меня в Кремль и дал возможность заглянуть в эти бесстыжие глаза. Впрочем, и через телевизор все было предельно ясно.

Журналисты-легенды свободной эпохи давно уже ушли в политическое сопротивление (Пархоменко, Романова), системный либеральный спектр (Масюк) или просто исчезли с общественного горизонта (Сорокина). Кто-то тихо коротает век в пиар-службах; кто-то, по слову Льва Рубинштейна, «испортил себе некролог» двусмысленностью поведения или пошлой конвертацией биографии в бабло, — но все это подробности отдельных биографий, а общий вид на пейзаж СМИ уже давно и недвусмысленно очевиден: пустыня.

Федеральная пустыня с редкими оазисами, сжимающимися под наступлением превосходящего песка.

Марианна Максимовская, юная звезда старого НТВ, продержалась немыслимо долго — и удивительно для меня не то, что ее закрыли, а то, что закрыли только сейчас. Теперь она может прикрыть за собой дверь и повесить на дверную ручку табличку: ПЕРЕРЫВ.

До следующей исторической эпохи, как я понимаю.

Даже, я бы сказал: до эпохи «через одну»: в следующем, уже близком, времени — времени торжествующего охлоса — никакого места для человеческого телевидения не будет.

Потом, уже на пепелище, россияне начнут озираться и чесать репу:

— Вы Сорокину не видели? Сорокину. Как «кто это»? Ах, ну да… Молодой вы человек…

А в текущую эпоху только платный «Дождь» будет еще скрашивать остатки дней небольшой кучке не съехавших либералов. В княжестве Лихтенштейн аудитория такого размера могла бы считаться массовой.

Это — общий вид на пейзаж.

А о своей реакции на закрытие программы «Неделя» я уже писал. Среагировал я, как тот измученный хитруковский герой: без особенных эмоций. Ну да, Путин закрутил еще одну гайку, еще туже закупорил душное полуобморочное помещение. А чего вы хотели? Что он еще умеет-то?

И что ему теперь остается?