Публицистика

Народ и собака Павлова

Подавляющее большинство жителей страны поддерживает закон, запрещающий усыновление российских детей американцами, сказал, ссылаясь на опрос ВЦИОМ, вице-спикер Госдумы Сергей Неверов. Он считает, что это «однозначный ответ представителям уличной оппозиции». Которая, по мнению власти, народ не представляет.

«Что ты, мразь, знаешь о народе?» — прислал мне эсэмэску в эфир «Эха Москвы» некто Алексей Козак (по крайней мере так он подписался). Интересен, конечно, не сам вопрос — ничего тут нового нет, — а первая, почти рефлекторная реакция: съежиться, исчезнуть… извиниться за высшее образование… потомственный гнилой интеллигент, да кто я действительно такой, чтобы…

«Люди избавились бы от половины своих неприятностей, если бы договорились о значении слов», — писал Декарт.

Слово «народ» в русском применении давно и, похоже, совершенно рукотворно сцеплено с представлением о безликой массе, богоносном носителе скотского терпения, симметричной тупости, единодушного одобрения и массового, по начальственной отмашке, гнева в адрес тех, которые «не народ».

Попытка перечислить тех, которые «не народ», приведет нас прямиком в пантеон с именами в диапазоне от Чаадаева до Сахарова.

Но я даже не о сравнительном человеческом качестве «народа» и «не народа», я — только о дефинициях. Вот скажите мне: почему Чаадаев — это только и именно Чаадаев, а любая хамская рожа с недержанием речи — непременно «народ»? Что за странное обобщение? Написал «странное» — и тут же понял: ничего странного в этом как раз и нет. Просто Чаадаеву (Вяземскому, Герцену, Ключевскому, далее везде) для выражения своего мнения достаточно имени собственного, а хамская рожа ясно понимает, что этой самой рожи явно недостаточно для авторитета. И, хмуро почесываясь, рожа идет в сенцы и приносит оттуда здоровенную корявую дубину с нацарапанным на ней словом «народ».

Теперь совсем другое дело. Можно вступать в диалог.

Вот примерно, как господин Козак.

Ага, щас.

Положь взад свою дубину, сукин сын, предъяви паспорт и отвечай за себя. А за народ — рот себе зашей. И извини, что я на «ты», это я для симметрии, чтобы тебе не было неловко. Ты, стало быть, рот зашей, а я тебе пока что вот какую печальную вещь скажу.

«Народ» — это мы все, совокупно. Ты, я и еще примерно сто сорок миллионов человек, каждый со своим именем и представлениями о Вселенной. Нам, к общей нашей печали, жить вместе.

Ты, конечно, хотел бы, чтобы исчез я. Встречным образом, я сам был бы не прочь депортировать тебя — машиной времени, куда-нибудь в глубокий феодализм, из которого ты подаешь свой бойкий голос. Но у меня нет машины времени, а у тебя зондеркоманды, и нам приходится взаимно терпеть. И это правильно, как говорил Горбачев. А если придет охота пообщаться, предлагаю впредь делать это на «вы» и от своего персонального имени. А числительными меряться на свободных, честных, равных выборах.

Кстати, о числительных и на «вы». Смешно, но пока ведущий программы зачитывал содержательную эсэмэску г-на Козака, за моей спиной, в студии радио «Эхо Москвы», мерцала, оказывается, кардиограмма эфира, и показывала она уровень поддержки радиослушателями моих слов — 96%.

Это, разумеется, не весь народ. Но это сотни тысяч человек! А пока будущий предводитель стерхов не попер меня с телевидения, счет аудитории шел на десятки миллионов. И все это тоже народ…

И ведь не сказать чтобы я этого не понимал, но что поделаешь со стереотипом! Поэт — Пушкин, фрукт — яблоко, а интеллигент — гнилой… И всякий раз, когда какой-нибудь хам, начальственный или бытовой, начинает трубить свою ересь от имени народа, исполосованная собака Павлова, сидящая в нас с советских времен, первым делом привычно пускает лужу.

Рефлекс…