Публицистика

Памяти Юрия Шмидта

Вы заметили, как стало пусто?

Когда уходят такие люди, как Юрий Маркович Шмидт, ощущение пустоты, разреженности мира становится почти физическим. Мысль о том, что он есть на белом свете, обнадеживала почти иррационально. Не может быть, чтобы все было плохо, если есть Шмидт!

Его невероятная улыбка, его тепло, его готовность прийти на помощь.

В нем совсем не было ожесточения, сцепленных зубов, желчи, хотя полвека неравной тяжбы с безразмерным, жлобским, жестоким государством могли бы, кажется, стереть с лица эту незабываемую улыбку.

Но он улыбался! В нем не было ни грамма мизантропии. Он был счастлив дружбой, с юношеской силой наслаждался поэзией, был легким и остроумным человеком. Он тянулся к людям и верил в людей, ориентируясь, видимо, на себя.

Юрий Маркович, конечно, не был адвокатом в «новороссийском» значении этого слова. Адвокатов-то у нас, как собак — Кучерена, Астахов, Падва… Милости просим, если им Кремль разрешит, а вам бабок хватит.

Шмидт был защитником!

Он был Дон-Кихотом, но Дон-Кихотом хорошо вооруженным и совершенно адекватным. Он был блестящим профессионалом, но все-таки главным в нем было именно это — ощущение призвания, готовность немедленно вступить в бой за человека!

Несколько лет назад я счастливым образом попал к нему в дом — ужин, друзья, хороший стол, замечательная компания… Он не мог говорить ни о чем, кроме Ходорковского. Несправедливость, которой он не смог воспрепятствовать, сидела в нем занозой. Он действительно страдал от этого — уже тяжело больной сам, все время возвращался к проклятому хамовническому сюжету…

Он отсчитывал мир от добра — это не редкость в ранней юности и совершенно уникальное качество к семидесяти. Шмидт был уникален, и страдал от несовпадения мира с добром.

В Евангелии от Матфея есть фраза, поразившая меня в юности: «Если соль потеряет силу, что сделает ее соленой?». Мы видим с тоской и досадой, каждый день, как соль теряет силу, становится пресной, вялой, кисло-сладкой, никакой… Видим, как вершины, по которым мы мерили себя в юности, ложатся под новые подлые времена унылым пейзажем…

Но, слава богу, точки отсчета остаются, и они есть в любом времени.

Юрий Маркович Шмидт был солью, и он не потерял силу.

Теперь он останется с нами — именем, означающим достоинство. Вот только не обняться, не услышать голос…

Без него нам будет еще паршивее и тяжелее, конечно. Пейзаж еще понизился, просел и поскучнел. И только Василий Андреевич Жуковский, как может, пытается утешить в такой день.

«Не говори с тоской: их нет, но с благодарностию: были...»