Публицистика

Памяти Петра Вайля

Сегодня с ним прощаются в Праге.

Для самого Вайля эта смерть стала избавлением (с августа прошлого года он лежал в безнадежной коме) — его друзьям, уже успевшим с тех пор осознать, что его, в сущности, уже нет на свете, все равно очень тяжело в эти дни…

Он был потрясающим человеком — мощным, глубоким, знавшим цену жизни. Строчка Бродского — «понимавшему жизнь, как пчела на горячем цветке» — это и про него, хотя написано про другого. Приготовление рыбы, рассказ о Веласкесе или прогулка по Праге — все было вкусно и неповторимо, все напоминало о том, что жизнь — это ежеминутное счастье.

«Чтоб ты, темнотища беспросветная, знал: Затибрье и есть в переводе Трастевере (Тибр — Tevere). Любимейшие места. Там две ох..ительные церкви — Санта-Мария и Санта-Чечилия, а чуть дальше — палаццо Фарнезина. Ну и кабачки — прелесть, как ты видел...»

Однажды моя жена, путешествуя с друзьями, заблудилась в вечерней Севилье. Она позвонила Вайлю, и он по телефону вывел ее на свет божий лучше всякого GPS, заодно рассказав, в каком ресторанчике надо поужинать, и что там заказать, и какой дом не забыть рассмотреть...

Его эрудиция могла бы парализовать почти любого, но он умел сделать так, что подавляющее превосходство — не подавляло... Он тактично вел за собой, щедро делясь огромным миром, который объездил и узнал за десятилетия до большинства из нас; делясь поэзией, живописью, географией, философией…

После каждой его книги мы становились умнее и добрее на целого Вайля, и это — очень серьезная единица измерения. И сам он рос, год за годом постепенно вырастая из тени тех, про кого писал: его собственный человеческий масштаб становился все очевиднее.

Последняя книга — «Стихи про меня» — сдетонировала во мне восхищением, смешанным с завистью. Как это блестяще написано! Какая разнообразная интонация, как это легко и глубоко… Его ирония была блистательной. Ходить у него в подчиненных на радио «Свобода» было наслаждением.

Из служебной записки:

«Надеяться на то, что ты вдруг сам сообразишь, что в последний раз был в «Колонке обозревателя» три месяца назад и устыдишься — все равно, что рассчитывать на публичное покаяние ВВП за Дзержинского-Ягоду-Ежова-Берию. Все вы одна шайка…»

При всем своем почти демонстративном эпикурействе Вайль был человеком очень строгих правил; нравственной неряшливости не было в нем. Его оценки были точны и, если надо, безжалостны.

За неделю до беды, 20 августа 2008 года, он прислал мне текст, посвященный сороковой годовщине «танков в Праге».

Такого Вайля знали и знают — еще очень немногие.

«Пожалеть бы их, то есть нас — и тех, кто всё это творил, и кто одобрял, и кто молчал, и кто не хочет и не может покаяться, и кто говорил и говорит о целесообразности. Нет никакой целесообразности на свете. Есть добро и зло. И если ты не умеешь отличать одно от другого, то твое существование — нецелесообразно…»

Жалко нас, оставшихся без Петра Вайля.