Публицистика

Выступление в прениях

Пресненский суд, 2 июля 2009 года

Ваша честь!

Сначала позвольте несколько частных, но важных замечаний по тезисам обвинения, прозвучавшим в этом зале в разные дни.

Тезис первый - о меняющихся нормах языка. С этим невозможно спорить, но как раз мне не обязательно с этим спорить. Обвинение даже не догадалось, что привело довод в мою пользу, ибо нормы изменяются не в сторону ужесточения, а наоборот - в сторону разгерметизации литературного языка! Давно и безо всяких отточий опубликованы Алешковский и Губерман, в свободной продаже лежит диск с поэмой Баркова…

И если бы я употребил в отношении г-на Абельцева ненормативную лексику, то строил бы свою защиту как раз на этом. Как литератор я считаю подобную лексику совершенно допустимой в литературе, но на радио другие правила, а правила я уважаю. Я всегда обходился нормативной лексикой, а когда по смысловым соображениям считал нужным дать в эфир мат, то «запикивал» его по правилам, принятым в СМИ, - что и было сделано мною, например, с матерной тирадой г-на Абельцева, прозвучавшей в эфире «Эха Москвы» в апреле 2007 года.

Второй тезис обвинения, прозвучавший на прошлом заседании - о якобы слышном внутри слова «йеху» русском слове из трех букв, которым я на самом деле, якобы, хотел оскорбить потерпевшего, так сказать, прикрываясь Свифтом. Я понимаю желание г-на Абельцева не мытьем, так катаньем перетащить меня поближе к составу преступления, но как говорил Козьма Прутков, «иногда усердие превозмогает рассудок».

Вообще, Ваша честь, я предлагаю при принятии судебного решения отделить реальность от многочисленных галлюцинаций, озвученных стороной обвинения.

Все эти буквы одного слова, спрятанные внутри другого слова, имеют такое же отношение к реальности, как зомбирующий свист со скамеечки, услышанный давеча Сергеем Николаевичем… Все это я предлагаю забыть, как кошмарный сон - и при оценке моего текста на предмет его подсудности опираться на здравый смысл и очевидные вещи, известные первокурснику филфака.

Например: единицей смыслового анализа является предложение, законченная мысль. Всякая же попытка анализировать отдельные слова и звуки является либо глупостью, либо сознательным подлогом.

Сначала обвинение долго пыталось вырвать из ясного контекста свифтовской метафоры слова «животное», а потом дошло до разъятия на буквы слова «йеху». Дальше, в буквальном смысле, некуда. Может получиться дивный судебный прецедент, Ваша честь! Можно взять стихотворение Пушкина, рассыпать его на буквы, и собрать из этих букв какую-нибудь похабщину, - только мне не кажется, что отвечать за это должен именно Пушкин.

Теперь - еще об одном подлоге, чуть более мягком, но не менее опасном для меня в преддверии решения суда. Анализируя мой текст, эксперт Цепцов невзначай приравнял конфликтность тона в моей передаче - к оскорбительности.

Если принять этот вывод как руководство к действию, из литературы будут выброшены в зал суда целые пласты публицистики и вся сатира как жанр. Ведь бесконфликтная сатира – это сухая вода, такого не бывает в природе! Почитайте, что писал Катулл про римских сенаторов, Свифт про английских лордов, Гейне – про немецких цензоров, Золя – про французский суд, Герцен – про Николая Первого, Лев Толстой – про Александра Третьего, Мандельштам – про Сталина… Это стопроцентно конфликтные тексты, с переходом на личности и даже физиологию. И тем не менее это - литературные тексты.

Еще одно, мягко говоря, недоразумение.

Во время допроса экспертов многократно упоминалось понятие «инвективная лексика», причем слово «инвективная» было однозначно переведено как «оскорбительная». Между тем академический Словарь иностранных слов первым и основным значением слова «инвектива» определяет - «резкое выступление против кого-либо или чего либо; обличение».

Оскорбление и обличение звучат похоже, но надо ли объяснять, что это разные вещи? Обличение, разумеется, может оскорбить человека. Человеку вообще свойственно видеть себя иначе, чем его видят другие – как правило, взгляд со стороны гораздо критичнее. Дистанцию между оценками может сблизить самоирония; ее отсутствие приводит иногда к трагическому разрыву между самоощущением и ощущениями наблюдателей. В отдельных медицинских учреждениях (вроде тех, куда сегодня меня пытался отправить обвинитель), в спеленутом виде, обитают наполеоны, но при несовпадении их самооценки с реальностью врачи пытаются поменять именно самооценку…

Между оскорблением как действием и оскорбленностью как субъективным ощущением – огромная дистанция! Если бы, Ваша честь, в этот зал попал сейчас какой-нибудь восточный богдыхан, он бы почувствовал себя смертельно оскорбленным оттого, что все не бросились целовать ему руки, - но ведь это еще не повод казнить всех присутствующих, правда?

Тут мы подходим к самой сути вопроса.

Она заключается в кардинальной разнице наших с г-ном Абельцевым мировоззрений. Мы живем с ним в одной стране, но наши мозги принадлежат разным цивилизациям. Так бывает. Именно эта разница (и то, что каждый готов настаивать на нормах, принятых именно в его цивилизации) в конечном счете и сделала такой жесткой и неизбежной нашу встречу в зале суда.

Позвольте мне, Ваша честь, в последний раз описать произошедшее в терминах и правилах той цивилизации, к которой принадлежу я. Эти тезисы уже звучали в моем первом возражении на обвинение, но позвольте напоследок еще раз пройтись по смысловым категориям, упомянутым в 130 статьей УК РФ, которая мне инкриминируется.

Оскорбление.

Сказанное в программе не являлось оскорблением, поскольку г-н Абельцев был не адресатом, а всего лишь персонажем программы «Плавленый сырок» от 14.06.2008. Все это ни в малой степени не предназначалось для прочтения или прослушивания самим депутатом – в противном случае, я бы просто послал ему запись, не так ли?

Сказанное в программе не было оскорблением еще и потому, что не относилось к частному лицу г-на Абельцева. Мною, в рамках моей профессии, была выражена резко негативная оценка конкретного поступка и общего нравственного облика политика Абельцева - чиновника класса «А», депутата Государственной Думы пятого подряд созыва. А также оценка нравственного уровня его коллег по Охотному ряду.

В демократическом обществе право любого гражданина (тем более журналиста) высказываться с любой степенью резкости о персоналиях и институтах власти - защищено законом и всей судебной практикой. Логика тут простая: любая, даже самая острая, публичная критика власти лишь в малой степени уравновешивает возможности, которые предоставляет сама власть, - в том числе возможности для нарушения закона. Отсюда и снятые границы для жесткости критики как часть общественного контроля - естественного контроля налогоплательщика над теми, кого он содержит.

Напомню в этой связи, что г-н Абельцев является депутатом уже пятнадцать лет, и все его «мерседесы», костюмы, помощники и содержимое кабинета, вплоть до гербовой бумаги и казенных думских конвертов, в которых мне было доставлено его якобы частное обвинение - все это оплачено мною как налогоплательщиком.

Живя на моем иждивении, депутат (по европейским правилам) автоматически принимает на себя обязанность терпеть любую критику, любые оценки своей фигуры. Если он не готов пойти на эти условия и хочет оставаться вне критики, то – вот бог, а вот порог! Уходи в частную жизнь, и никто слова тебе дурного не скажет.

Кстати. В своем выступлении эксперт Цепцов назвал софистикой (т.е. ложным умозаключением, демагогией) попытку разделить частное лицо человека и его публичную ипостась. Я, Ваша честь, для Вашей же ясности хотел уточнить степень упорства эксперта Цепцова в этом пункте, но Вы отвели мой вопрос. Между тем, вопрос принципиальнейший, ибо принятие позиции, изложенной Цепцовым, означает полный отказ от принципов многократно упомянутой в процессе «Декларации Комитета министров Совета Европы о свободе политической дискуссии в СМИ» и рекомендаций Верховного суда России, утверждающих ровно обратное его позиции.

По ответу на этот простой вопрос и проходит линия разрыва между нормами современной демократии и, по существу, феодальными нормами, где есть только иерархическая лестница и на ней разных размеров вассалы и смерды, а никакого разделения на ипостаси действительно не существует.

Далее, по понятийному аппарату ст.130 УК РФ.

О форме выражения.

Форма выражения моего жесткого мнения о г-не Абельцеве в программе «Плавленый сырок» от 14.06.2008 была приличной и даже (не могу не согласиться с мнением уважаемого эксперта Смирнова) «избыточно приличной». Выразить свое отношение к Абельцеву я мог бы гораздо проще, но не опустился до его лексики, а написал литературный текст на хорошем русском языке, с использованием метафор лучших европейских сортов. Если не впадать в детство и не составлять из слова «йеху» каких-нибудь других слов, то остается признать, что мой текст не имеет никакого отношения к содержанию ст. 130 УК РФ.

И наконец - об умысле.

На одном из прошлых заседаний обвинение долго перечисляло все СМИ, в которых был перепечатан злосчастный фрагмент про «животное». Могло сложиться впечатление, что я бегал по редакциям и везде пристраивал заветный абзац. Из этого Вам, Ваша честь, полагалось, видимо, сделать вывод о моем упорном намерении побольнее оскорбить потерпевшего.

Увы, потерпел он только от самого себя.

Ту мою программу послушали несколько десятков тысяч человек, еще столько же прочитали текст на сайте. В программе было полторы дюжины сюжетов и два десятка имен, и никто бы не обратил чересчур пристального внимания на злосчастный абзац, если бы, ведомый своими феодальными представлениями об устройстве жизни, депутат Государственной Думы на глазах у всего мира не поволок известного журналиста в уголовный суд.

Тут только это прочли все, и словосочетание «животное Абельцев» крепко вошло в обиход.

Этого не отменит уже никакой приговор, но будучи заинтересован в приговоре справедливом, я хочу еще раз заметить, Ваша честь, что когда я писал и озвучивал этот сюжет в эфире радио «Эхо Москвы», то меньше всего думал о депутате Абельцеве и его мнении о моей журналистской работе.

Адресатом всех моих программ были и, надеюсь, еще будут не персонажи этих программ, по преимуществу существа очень неприятные, а совсем другие, нормальные люди: радиослушатели, читатели книг, пользователи сайтов; мои сограждане, с которыми я (по правилам моей цивилизации) готов и дальше делиться своими соображениями и оценками.

Спасибо, Ваша честь, я закончил.