Публицистика

Уменьшите громкость

Азбука театра и педагогики: если хочешь, чтобы тебя услышали, говори тише. Гул в зрительном зале и классе означает потерю интереса к говорящему, и это не перекрывается голосовыми связками.

В молчании могут родиться мысли. От фанфар — только головная боль и ненависть к источнику звука...

Мне кажется — или фанфары задудели громче обычного? Не по случаю ли кризиса? Сдается мне: как плохой педагог на грани бессилия, администрация пытается взять горлом…

Раньше от этого можно было спрятаться хотя бы в метро. Но уже к Первомаю из каждой звуковой дырки на эскалаторе понеслось во всю ивановскую: «Москва! Звонят колокола!..»

Эскалаторный репертуар вообще давно дал крен в сторону патриотического воспитания, что, вперемешку с рекламой и просьбами не совать посторонние предметы в движущиеся части механизма, дает скрытый и малопатриотический эффект.

Я не против лирики, даже и патриотической. Но лирика на то и лирика, что настоятельно требует одиночества и подходящего момента, личного человеческого настроения... «Клен ты мой опавший» и «Бьется в тесной печурке огонь» нельзя вываливать на голову массам в час пик. Это нельзя слушать на эскалаторе, как нельзя на эскалаторе трахаться. Неловко, знаете ли. И тот, и другой процесс требуют приватности.

Кстати, вы заметили: между жанром и уровнем громкости наблюдается железная причинно-следственная связь! Вас когда-нибудь глушили из открытого окна проезжающего мимо автомобиля Сен-Сансом? Вот именно. А как Шуфутинский или какой-нибудь еще «кабак», так непременно фортиссимо! Непременно — потому что уровнем культуры разом определяется и репертуар, и степень уважения к окружающим.

Слушающий Сен-Санса, как правило, учитывает присутствие рядом людей с иными вкусами — попса же хамовата по определению. А уж когда она в обнимку с властью, можно ожидать бездны такта. И вот тебе «МОСКВА! ЗВОНЯТ КОЛОКОЛА!..» из каждой дырки.

Оставьте меня в покое.

Я люблю Москву без вашей указки, причем чем меньше в ней Газманова, тем больше люб­лю. Как и тысячи моих сограждан, я помню о павших, и не надо бить нас по голове пыльным мешком казенной пропаганды!

Но вот опять День Победы. Опять демонст­рация мощи вместо демонстрации ума, опять репетиции парада и стоящая раком по этому поводу столица; опять фанфары и тонны пафоса на фоне нищенствующих стариков: пафоса, в котором зерна снова перемешаны с плевелами, защитники Родины — с палачами-энкавэдэшниками… Германия давно отмолила позор своих убийц — мы так и не извинились за Катынь. Мой дед воевал против нацизма и погиб на той войне, а Москва изрисована свастикой. Кто же победил?

«Война не окончена, пока не похоронен пос­ледний солдат». Великая Отечественная не окончена, в отличие от симметричной немецкой войны. На берегах Рейна счета закрыты. Гитлер проклят раз и навсегда и не входит в шорт-лист акции «Имя Германии»; павшие немецкие солдаты похоронены поименно от Нормандии до Туниса.

Кости наших бойцов, павших всемеро против немецких (спасибо эффективному менеджеру), все еще лежат по нашим лесам. Еще один год вон — павших опять не посчитали. Снова, махнув рукой, щедро округлили черную цифру (плюс-минус 7 млн; Россия — щедрая душа).

К черту подробности: День Победы!

Все меньше тех, для кого этот день — их личный, человеческий, горький праздник. Все больше государственной попсы или пофигизма. Впрочем, почему «или»? — пафос и пофигизм неразлучны. Если вдуматься — это две стороны одной медали.

Долбящая из динамика песня, майское тепло, толпа тусующегося молодняка на бульваре… По пивку?