Публицистика

Их нравы

В Люксембургском саду, прямо у центрального фонтана, снимали кино. Французский понимать было необязательно: камера, мотор, начали! Рыжая маленькая мадемуазель и длинный обаятельный парень играли сцену любовного свидания. Играли, на мой вкус, на троечку. Мне было с чем сравнить…

Самая красивая пара полулежала на травке на пляс де Вош (той самой, которая "по-прежнему квадратна") - нежные, молодые и красивые, как с иллюстрации… И подошла к ним с просьбой дать покурить противная бомжиха. Мне и со скамейки было слышно, что пахнет она не шанелью.

Ну, думаю, сейчас они погонят ее пинками.

Нет - приподнялись, по ее просьбе поделились спичками, отсыпали горсть табака. Страшно сказать: сограждане… Фратернитэ, однако!

Конечно, не всегда фратентитэ. Один месье в переходе метро, выскочив из-за угла, заехал мне локтем поддых и сам же еще крикнул что-то: мол, не стой на дороге. Пользуясь тем, что нахожусь в Париже, я крикнул вослед месье несколько родных нефильтрованных слов. Ну, полегчало, конечно: русский язык лечит.

Однако ж, возвращаясь к теме фратернитэ, то бишь братства - этот дух там жив!

…У кафе "Мистраль" стоял старый клошар с лицом репинского бурлака. Очень серьезный был у дедушки взгляд, с большой социальной претензией. Стоял, сурово смотрел на официанта, годящегося во внуки, и что-то бурчал. Официант в рыло ему не давал, а раз за разом вежливо просил отойти от входа.

Через пару минут навстречу дедушке-клошару поднялась сидевшая в кафе мадам и выдала ему три сигареты - он принял их без благодарности, как должное.

Потом он исчез с глаз. А когда спустя пять минут я покидал кафе, оказалось - дедушка-клошар лежит тут же, за углом, и кочумает чуть ли не головой на проезжей части, а вокруг собирается толпа, и какой-то мужчина вполне зажиточного вида выговаривает полицейскому, который, видимо, не слишком нежно с упавшим обращался.

Уж не знаю, что там на самом деле произошло, но бросалось в глаза: рядовой парижанин не боялся полицейского, а ровно наоборот: немолодой ажан (с положительным лицом рабочего-путиловца из советского кино) - не то чтобы оправдывался, но объяснялся с обступившими его недовольными парижанами… И ежу было понятно: если у кого-то в этой ситуации могли случиться неприятности, то именно и только у полицейского.

Прошу, что называется, экстраполировать сценку на нашего мента и наших прохожих, которые, забыв про свои дела, остановятся и начнут выговаривать менту за плохое обращение с отечественным бомжом…

Представили? Вот и я про то же.

Продолжая тему экстраполяции. Так получилось, что прилетел я в Париж как раз в главный французский праздник. А празднуют они, вы не поверите, не какую-нибудь из побед Наполеона (в честь которых можно уставить красными числами весь календарь), а годовщину разрушения своей собственной тюрьмы.

Либертэ, однако!

Наши внуки, надеюсь, будут вот так вот праздновать день сноса Лубянки… И мне бы очень хотелось, чтобы праздновали они его - именно так.

Говоря прямо, по результатам народных гуляний в Париже было не засрано. Не видел я - битых бутылок, брошенных банок, пьяной блевотины, заплеванных тротуаров, зассаных стен. Желающие сравнить - велкам в Пушкинский сквер, а если кто совсем смелый - прошу пройтись вечером по Чистопрудному бульвару…

А еще - посреди этого чистого города и по преимуществу приветливых людей без признаков вырождения на лицах я не слышал криков о великой Франции и призывов "Франция, вперед!" И признаюсь: три этих отсутствия - засранности на улицах, вырождения на лицах и истерических криков о собственном величии - кажутся мне накрепко связанными одной причинно-следственной связью.

Великая страна не нуждается в горлопанах. То есть, они, разумеется, есть и тут, но очевидно не составляют критической массы. Франция - великая, как говорится, по факту и давно это про себя знает.

Париж живет без особенной неврастении по поводу своего места в мировом процессе. Чего зря поднимать пыль? - тут жил Дидро, тут похоронен Декарт, отсюда бежал Кальвин, здесь казнил Робеспьер, здесь казнили Робеспьера, тут писал Хэмингуэй, за соседним столиком ужинал Пикассо, а площадь назвали, однако ж, именем Сартра… Что поделать, свой. Но и среди своих конкуренция нешуточная!

Впрочем, величие нации достигается различными способами.

Пять минут пешочком от Латинского квартала - и вот тебе уже фонтан с мраморными львами (вечный имперский антураж), а рядом на стене - доска в память о погибших в имперских войнах Франции в двадцатом веке - в Северной Африке и еще раньше в Индокитае.. В том числе, поименно, погибших граждан шестого аррондисмана Парижа!

Все это располагается на улице, что интересно, Бонапарта… Слышат ли этот парадокс сами парижане? Полагаю, те, кто вешали здесь эти мемориальные доски, - слышали парадокс прекрасно. И в самой поименности перечисления погибших в этих войнах (за величие Франции, так сказать, по версии Бонапарта) мне видится некоторый твердо усвоенный урок из предмета "история".

Ибо все мы - либо безымянная грязь под имперским сапогом, либо поименные жители всевозможных округов Земли… Шестого ли парижского, Петроградской ли стороны, какого-нибудь Гринич-вилледжа… Безымянных легко пустить в распыл под крики о величии Родины - те, которые с именами, заставляют хотя бы задуматься оставшихся.

И если бы мы однажды посчитали своих павших не с точностью плюс-минус семь "военных" миллионов или плюс-минус двадцать миллионов "гулаговских", если бы наши города и веси были завешаны вот такими поименными табличками, - глядишь, меньше бы тянуло орать "Россия, вперед", больше бы думали головой…

Впрочем, вернемся в Париж. Композиция - строгая дама: сказали "а", скажем и "б". Стало быть, либертэ, фратернитэ… Как же обстоит дело с эгалите? Где тут у вас равенство, месье?

Да нигде. Ни в Париже его нет, ни в других частях света. Время, кажется, отшелушило от старого лозунга эту демагогическую шелуху. "Свобода и братство - равенства не будет", как написал когда-то непрочитанный русский поэт Александр Володин.

И в двух шагах от дорогого парижского кафе, немым укором цивилизации, стоит суровый маловменяемый клошар с лицом репинского бурлака. И все, что можно тут сделать - дать клошару несколько сигарет и проследить, чтобы полицейский обращался с ним все-таки как с человеком…