Публицистика

Ельцин. Вослед...

«Когда человек умирает, изменяются его портреты…»
Анна Ахматова

Смерть Ельцина со всей несомненностью обнажила человеческую подкладку в его отношениях с Россией. Это ведь были полноценные личные отношения: счастье и драма, любовь и разочарование…

В политической жизни первого президента было много черных минут: и черных для него, и тех, в которые источником черноты оказывался он сам. Все это непременно станет предметом холодного исторического анализа, но не сегодня.

Сегодня – вослед – только про то человеческое, что связывало нас с Борисом Николаевичем Ельциным.

Он был русский – в его случае это действительно многое объясняет. Голсуорси тут нечего делать. Это был персонаж Островского и Лескова, с Салтыковым-Щедриным и не без Достоевского: крупный, неподдельный, выламывающийся из рамок, неподвластный простым описаниям. Все, что он делал, он делал сам: и его победы, и его катастрофы были собственноручными и, подстать личности, – огромными.

В нем, по Бабелю, квартировала совесть. Хотя, может быть, и не была ответственным квартиросъемщиком… Но когда он извинялся, уходя, он делал это искренне, и в последние годы, по многим свидетельствам, тяжело переживал происходящее в России, несомненно чувствуя свою вину за многое.

К рубежу веков череда политических провалов сделала его «хромой уткой»; только ленивый прилюдно не оскорблял Бориса Николаевича; при его характере – можно себе представить, чего ему это стоило, но ходивших с плакатами «Ельцин - иуда» не бил ОМОН, финансировавшие Примакова не сидели в тюрьме и парламент был местом для дискуссий и даже процедуры импичмента…

Сегодня нам есть с чем сравнить, чтобы оценить масштаб личности.

Здесь не время описывать в подробностях сети, в которые он попался на закате своей власти: любой из тех, кто шел в Кремль, начал бы свое царствование с показательных процессов над ближайшим окружением Ельцина и, увы, его семьей. Его личной семьей, с маленькой буквы… Этот крючок намертво сидел в животе у первого российского президента. Выбор между чувством и долгом даже не пахнул Расином…

Но он попросил у нас прощения – простим ему! Тем более есть за что.

Первые «демократические» годы Ельцина – легенда! Девяносто процентов поддержки нашему нынешнему так и не смогли надуть системой «ГАС-Выборы» - Ельцин набрал их в девяностом году на самом деле. При тотальном противодействии Кремля, при «черном пиаре», жалком по сегодняшним подлым временам, но тогда, по новизне, поразившем россиян…

Это побеждал не он – побеждало новое время. Страна, разбуженная Горбачевым, распрямлялась и начинала дышать полной грудью… И лучшие дни и часы Ельцина – дни и часы, когда он дышал в такт с Россией. По всем законам творчества, политический талант выносил Бориса Николаевича в такие дали, куда он сам и не думал заходить. У него хватало чутья доверять этой волне, расти и соответствовать времени…

У него хватало характера, чтобы держать удары – уж чего-чего, а характера в Ельцине было на дивизию; судьба ломалась об этот кремень много раз!

Но он не был бы русским, если бы не был способен на саморазрушение. И он никогда не стал бы Первым секретарем Свердловского обкома КПСС, если бы не умел перешагивать через людей.

Он был плоть от плоти номенклатурной – и плоть от плоти народной! Вот так вот, одновременно! И при всех ельцинских экзерсисах, Россия не была для него углеводородной недвижимостью, как для тех, кто пришел ему на смену – да, это была зона власти, но и зона ответственности и боли. И гордости, и мечты…

Когда Южный уступал в «Берси» в финале Кубка Дэвиса, Ельцин, сидя на трибуне, мрачнел так, что становилось страшно за судьбу теннисиста в случае проигрыша; когда Россия победила, Ельцин, к ужасу Наины Иосифовны и восторгу французских телевизионщиков, полез через перила, чтобы поскорее обнять того, кто принес честь России. Хоть такую, спортивную… И перелез!

Это был не пиар – ему не было уже нужды пиариться; в этом вдруг проявился весь Ельцин – неуклюжий, нестандартный, катастрофичный, прекрасный. Человек!

Отдельным, несмываемым кадром в памяти: этот седой человек, идущий по проходу Кремлевского дворца съездов, чтобы положить партбилет и выйти, закрыв дверь за эпохой.

С его смертью его эпоха не заканчивается; дверь приоткрыта.