О себе

Есть ли жизнь после ТВ

«Писатель» Виктор Шендерович: эксперимент на себе

Люди из российского телеящика сродни голливудским суперменам. Они возникают из ниоткуда, совершают немыслимые подвиги, приобретают невероятную славу, а затем стремительно исчезают. Причем никогда по собственной воле, а всегда под давлением таких мощных и грозных сил, с которыми обычный человек в обычной жизни никогда не сталкивался.

Некоторое время светящийся шлейф от исчезнувших героев еще мелькает в воздухе, затем он тает. Дальше – забвение, похожее на смерть. За последние несколько лет великое множество телеперсон так или иначе пропало с горизонта. Они, в большинстве своем, живы и здоровы. Они что-то делают, зарабатывают неплохие деньги и иногда даже становятся ньюсмейкерами (как, например, Сергей Доренко, вдруг написавший сказку о Путине), но все это – полупризрачное существование белковых тел, фантомная боль, легкая рябь на поверхности Мирового Зеркала...

Пожалуй, из всех этих телегероев лишь одному – прозаику, мемуаристу и публицисту Виктору Анатольевичу Шендеровичу – сегодня удается доказать личным примером: даже после того, как экран погас, у бывшей телезвезды есть шанс не сгинуть. Чтобы этим шансом воспользоваться, надо, к примеру, обладать литературным талантом и не бояться им пользоваться в самых разных форматах.

Мемуарист

Первым из жанров, к которому обратился Шендерович, выдавленный с ТВ, был non-fiction: если литературно-мемуарная «Куклиада» была написана в «переходную» эпоху, то уже «Здесь было НТВ» (эту книгу издательство «Захаров» потом переиздавало с добавлением новой фактуры – за счет ТВ-6 и ТВС, которые тоже «были» и тоже сплыли) являет собой воспоминания о безвозвратно ушедшем.

Повествуя о работе над кукольным зоопарком ельцинского периода, автор, безусловно, не обходит вниманием малоприятные нюансы. Будь то дурацкие препоны, разного рода «накаты» и «наезды» чиновников разных рангов, включая и возбуждение глупейшего уголовного дела.

Но нет его в рассказе отчаяния и чувства свинцовой безнадеги. Все-таки преобладают хмельное ощущение радости от сделанного, солнечное чувство гармонии и некоего даже умиротворения («Мне и моим товарищам повезло: мы приложили руку к новому и веселому делу»).

Мемуары же, посвященные последним дням «гусинского» НТВ, написаны в иное время и потому касаются принципиально иных обстоятельств.

Ныне, по прошествии лет, уже подзабылась предметная суть спора президентствующего субъекта с субъектом хозяйствующим. Однако мемуаристу удалось запечатлеть главное: ощущение резкой смены эпох.

В книге было немало усталой горечи. Хмельное вино превращается в уксус, вчерашняя усмешка отвердевает до сарказма, юмористическое обозрение нравов постепенно перетекает в страшноватый жанр – почти по Маркесу – «хроники объявленной смерти».

Глубокая тектоническая трещина заметнее, чем где-либо, пролегла по телекомпании с зеленым шариком на фирменной заставке. Виктор Шендерович оказался свидетелем, участником и летописцем (субъективным, конечно, но поищите-ка объективных!) драматических событий, происходивших на глазах у всей страны.

Еще одна книга мемуаров Шендеровича увидела свет уже в конце минувшего года: все тот же «Захаров» выпустил в свет «Изюм из булки».

В предисловии к «Изюму» автор благодарил Игоря Захарова за подаренную идею: «написать собственное жизнеописание, не дожидаясь маразма или кончины». Прежде воспоминания писателя затрагивали только один сравнительно небольшой период его жизни. Теперь же маленькие главки-рассказики вначале знакомят читателя с Виктором Анатольевичем, когда тот был еще пацаном, а ближе к финалу повествование плавно переходит на все тот же период «Кукол», «Итого», «На голубом глазу», «Бесплатного сыра» и нынешнего «Плавленого сырка».

Шендерович рассказывает о детстве, о родителях, о друзьях, о соратниках, бывших и нынешних. Круг общения мемуариста был интересен уже потому, что юноша поступил учиться в студию к Олегу Табакову и общался со многими из тех звезд кино и театра, каковые ныне в представлениях не нуждаются.

Благодаря замечательному «фирменному» стилю изложения, где ирония тесно переплетается с самоиронией, читатель получит массу удовольствия. Востребованный опыт Сергея Довлатова, превратившего свою жизнь в Литературу, плюс собственный опыт Шендеровича-эстрадника, способного понимать и «держать» аудиторию, плюс умение провести четкую грань между злостью и злобой (у автора «Изюма из булки» присутствует только первая) – все это позволяет писателю сопрягать пласты «высокой» и «низкой» словесности.

Эти же качества распространяются и на самый последний мемуарный проект писателя – документальную повесть «Недодумец», рассказывающую о недолгой, но яркой, выборной эпопее писателя. Это вновь – эксперимент на себе: поражение на «зачищенном» выборном поле вполне может обернуться победой в литературном пространстве. А она, естественно, важнее.

Прозаик

Читатели найдут много точек пересечения «Тайм-аута» с другим произведением, созданным в те же годы, – романом «Хромая судьба» братьев Стругацких

В минувшем году Шендерович рискнул предстать перед читающей публикой в неожиданном обличье, выпустив сборник «Кинотеатр повторного фильма» (издательство «Время»). Обложку украшает фото молодого Виктора Ш. в форме рядового Советской армии. Это – не изыск оформителя: «армейские» темы присутствуют во многих рассказах, написанных, что называется, по горячим следам.

Мы как-то привыкли к Виктору Анатольевичу саркастическому; между тем в 80-е годы минувшего века будущий автор «Кукол» и «Плавленого сырка» писал жесткую, мрачную, без тени юмора, прозу в духе тогдашней «натуральной школы».

В ней было ощущение беспросветного отчаяния и тупика. Этими настроениями пронизаны «Увольнение», «В чужом городе», «Крыса», «Ветер над плацем» – новеллы, где дремучая армейская реальность (садизм, скука, тупость) приобретает эсхатологические черты. Впрочем, и в остальных рассказах сборника («Роки», «Дорога», «Принципиальная схема», «Сливы для дочки», «Мероприятие по линии шефского сектора» и др.) чувство беспросветности преобладает.

Герои рассказов, нищие замученные интеллигенты, тянут, надрываясь, телегу жизни и не понимают, во имя чего они живут. Более развернуто эта тема прописана в единственной повести, которая включена в сборник, – «Тайм-аут».

В три дня вписывается вся жизнь скромного переводчика Скворешникова: одуряющий быт в тесной квартирке, омерзительная халтура вместо любимого дела плюс похороны младшего товарища, погибшего в армии. Читатели найдут много точек пересечения «Тайм-аута» с другим произведением, созданным в те же годы, – романом «Хромая судьба» братьев Стругацких. Как и у Феликса Сорокина, у Скворешникова тоже есть своя заветная папка с тесемками, и точно так же герой, замотанный бессмысленной круговертью, очень редко может выбрать время, чтобы эти тесемки развязать.

О знакомой ипостаси Шендеровича напоминает лишь один рассказ – «Шестидесятая годовщина», ядовитая байка о том, как актеры, приглашенные выступать перед партийными боссами, ненароком покусились на партийные закуски из спецраспределителя.

В целом же современный читатель захлопнет эту небольшую книжку с чувством и ностальгии, и облегчения: сколь ни были печальны времена нынешние, о застойных годах жалеть не стоит...

Ну хорошо, а что стоит делать?

На этот вопрос отвечать уже не прозаику, но публицисту. Причем талант нашего героя устроен таким образом, что лучше всего ему удается объяснить, чего НЕ НАДО делать...

Публицист

Публицистика – жанр, в котором Шендерович начал систематически работать еще со времен программы «Итого». Ни для кого не секрет, что все прочие радости этой и последующих телепрограмм (включая и «мозговеда», и «правдоруба») были лишь приложением к главному – литературному – блюду.

Телевизор помог раскрыться «синтетическому» дару иногда весьма ядовитого, иногда грустного пересмешника, способного сплавить воедино мировую классику и густопсовую российскую политику. Совместить дождливую деревню Гадюкино с Нотр-Дамом. Подружить раек с ремейком, веселое скоморошество – с постмодернистской центонностью. Но при этом остаться понятным как высоколобому ценителю скрытых смыслов, так и простодушному ловцу лежащих на поверхности метафор.

Суровый телеящик не задавил творческой индивидуальности писателя. Напротив, он высветил ее, позволил ей раскрыться ярче – и в тот период, когда Шендерович оставался за кадром, незримо витая над водами и бесконтактно одушевляя ветхих поролоновых адамов в программе «Куклы».

И когда он, наконец, явился народу воочию, заговорив с ним своим ехидным голосом в программе «Итого». И в эпоху, когда автор, потеряв статус «говорящей головы», вновь стал вольным – и бесплотным – сыном эфира в программе «Плавленый сырок» на «Эхе Москвы».

Недавний выход книги «Монолог с властью» (СПб., «Амфора») продемонстрировал, что «прикладной» жанр автора актуальных «сырков» выходит за сиюминутные пределы. Мы забываем частности, но остаются верная интонация, точная метафора, правильно поставленные слова, остаются настроение, горечь, ощущение нарастающего абсурда окружающей реальности.

Шендерович в своих комментариях бывает безжалостен?

О да, порою до грубости.

Но, возможно, он сегодня единственный, кто возвращает истинный смысл нелепому сочетанию «писатель-сатирик» (не считать же, в самом деле, сатириками Задорнова или Трушкина с Коклюшкиным?).

Поскольку лицо – зеркало души, писатель не боится в прямом смысле переходить на личности. Так, рассказывая о диком вердикте суда, посоветовавшего инвалиду чеченской кампании обратиться за компенсацией к «причинителю вреда», то есть к Басаеву, автор замечает: «В каком-то смысле, кстати, суд прав: вы же министра обороны Иванова в лицо себе представляете? Согласитесь, получить компенсацию от Басаева действительно гораздо реальнее...»

А вот, например, о генпрокуроре: «Мечта любого солдафона – чтобы его назначили старшим по нравственности. Причем чем шире у полицейского рожа, тем сильнее в нем желание покрышевать заодно и духовность...» Подобные примеры богато рассыпаны по всей пятисотстраничной книге, и желания заступиться за обиженных сатириком чиновников у читателя почему-то не возникает...

В одном из недавних интервью Шендерович признавался, что, уйдя с экрана, он потерял в количестве публики, но приобрел в «качестве». Если раньше к нему могли подойти на улице, завязать разговор и без затей предложить выпить, то теперь у него – другая аудитория: «Эти люди, когда узнают, они не берут за рукав – они улыбаются, кивают...»

Что ж, подобно всякому домашнему тирану, Его Превосходительство Телеэкран крайне своеволен. Когда строку диктует чувство, он немедленно гонит раба со сцены, и вот тут-то начинаются искусство, почва, судьба и все на свете...

Роман Арбитман