О себе

Виктор Шендерович: При царе всегда должна жить такая гадина

В июне у известного сатирика, телеведущего и "кукловода" Виктора Шендеровича вышло сразу две книги. "Изюм из булки" (М: Захаров) - сборник забавных житейских историй и исторических анекдотов из советских и постсоветских времен. "Кинотеатр повторного фильма" (М: Время) - ранняя проза писателя, которую он решил опубликовать спустя двадцать с лишним лет. Майя Кучерская обсудила с Виктором Шендеровичем его отношения с собственными юношескими текстами, русской классической литературой, юмористической традицией, телевидением, а также его взгляды на шутов, царей и царьков.  

Только что у Вас вышло две книги прозы. Получается, Вы не только теле-, радиоведущий, публицист,  но и писатель?

Ну, это очень громкое слово. В России писатель - Лев Толстой, Антон Чехов... Человек, дающий ответы на проклятые вечные вопросы…  нравственный авторитет. Даже на себе, прости Господи, я чувствую отсвет этого звания. Мне приходят иногда письма, которые должно адресовать в прокуратуру, в Совет ветеранов… А люди пишут мне. И не из-за того, что я такой хороший, нет, это - действует высокое звание писателя. Но я, скорее, беллетрист. Вот - человек работал, устал, ему надо отдохнуть, развлечься, ему надо взять детектив, любовный роман… Или мою книжку.

Почему вы решили издать совсем раннюю прозу? Что, действительно «самое время» (название серии, в которой книга вышла)?

Я тому парню, который изображен на обложке,  вот этому только что демобилизованному сержанту Шендеровичу, должен был эту книгу. Он очень хотел, но его не печатали.

Подождите, когда все это было?

С тех пор, как я написал первые рассказы, которые здесь опубликованы, прошло 22 года. Тогда я очень серьезно к себе относился, намного серьезнее, чем сейчас. Но такое уж было мироощущение, романтическое, почти детское - я писал стихи, прозу, все это, разумеется, не публиковали... И вот прошло время, и в один прекрасный день оказалось, что я - писатель-сатирик. Тут уж мне стало неловко все это опубликовать, это был уже не совсем я.

Вы перечитали эти истории, или отдали в редакцию не глядя?

Разумеется, я  все перечитал  перед публикацией -  но скорее как посторонний человек, как читатель. И поразился внутренности отчаянности и смелости автора. Смелость нужна не чтобы про Путина говорить, а чтобы говорить про себя, про свою боль, свою любовь, свою ненависть, комплексы. Сейчас я так откровенно написать уже не смог бы. И волнение, которое я испытал, когда вышел «Кинотеатр повторного фильма», несравнимо с теми чувствами, которые у меня вызывает «Изюм из булки». В «Изюме» автор - я  нынешний, а  в «Кинотеатре» - другой человек.

Из чьей шинели вы вышли, иначе говоря, кто из русских авторов вам близок, чья проза стала для вас школой?

Конечно, гоголевская ветка. От Гоголя до Бабеля, весь пласт литературы смеха со слезой. Эта интонация для меня самая дорогая. И как по молодым поэтам прокатился катком Бродский, - таким же танком по всем, пытающимся писать смешно,  прокатился Михаил Жванецкий. Я тоже долго из этого выкарабкивался… Из менее известных имен, но от того не менее мною почитаемых – питерский автор Михаил Городинский, который уже давно живет в Германии. В его история та же ядовитая и печальная интонация. И, конечно, Ежи Лец - всегда хотелось такой же, как у него, плотности мысли.

Как так могло случиться, что из в общем вполне сносной юмористической традиции советских времен вылупился «Аншлаг»? Я искренне не понимаю, почему это смешно?

Потому что фекальный юмор – вечный и беспроигрышный номер. Раньше он был запрещен (как было запрещено практически все). Потом во все стороны заработала свобода, в том числе свобода шутить вот эдак… Сегодня все решает рейтинг. Почему не могут закрыть «Аншлаг»? Потому что это смотрит 60 процентов населения. Это как водка, которую пьют, хотя знают, что она паленая; уже не могут остановиться.

Значит, «Аншлаг» - это ответ на телезрительский «заказ»?

Да, но соотношение спроса и предложения – вещь неоднозначная. Предложение не только насыщает спрос, но отчасти и формирует. Поэтому если очень долго это показывать и назначать юмором, через какое-то время вырастет поколение, которое совершенно искренне будет считать, что это смешно. И все же плохо не то, что есть «Аншлаг»; плохо, что нет альтернативы ему. Пусть расцветают все цветы, пусть люди смеются и над этим – но ведь какое-то количество зрителей забавляло и другое. Наши «Куклы», например. Не «аншлаговые» цифры были, конечно, но за 10 процентов мы выходили, а это миллионы людей. И рискну сказать, не худших в России людей…

Вопрос наивной телезрительницы: если все решают рейтинги, почему «Куклы» закрыли?

А вот потому и закрыли. Слишком популярная была передача.

Это действительно просто личная обида президента?

Отвечаю с туповатой честностью: да, это была личная обида президента. У этой обиды даже есть  имя: «Крошка Цахес» - кукольный сюжет, вышедший на НТВ в начале 2000 года… Когда я его писал, я даже не догадывался, как угадал с этой метафорой…

«Куклы» еще некоторое время похороводились на «НТВ» без вас, но как-то неудачно…

Да, выяснилось, что без веселого текста сами по себе эти резинки смешат недолгое время и не всех. Постепенно рейтинг программы ушел за единичку, и «Куклы» ушли в никуда. Какое-то время их пытался пользовать Михаил Леонтьев на Первом канале, но ничего не вышло и из этого.

Почему-то было не смешно.

А потому что юмор – вещь нравственная! Сатира по определению  не может быть направлена на слабого; сатира по природе демократична ! Поэтому  попытки написать «Куклы», которые бы высмеивали оппозицию или решали какие-то внутриклановые задачи, закончились нулевыми рейтингами. У зрителя возникало подсознательное ощущение пошлости от всего этого.

А  может быть, просто не нашлось подходящего автора, который сочинил бы не менее, чем Шендерович, искрометные и веселые тексты – только с других позиций?

Нет, там были способные люди… Просто  битье лежачего – это битье лежачего. И даже если ты очень талантливо его ударил, с подвывертом – ты все равно негодяй. И даже: чем талантливей ударил, тем больше негодяй.

Как сейчас складываются ваши отношения с телевидением?

А никак. Кто меня туда пустит?

Предложения вообще не поступают?

Нет. У меня черная метка. Три компании, в которых я работал, в итоге оказались разогнаны. Хотя во времена моей популярности на НТВ меня довольно регулярно переманивали. Я уже писал об этом: лично Эрнст говорил: «Витя, ну, когда же ты перестанешь работать на маленьких каналах и начнешь работать на большом?» Я ему как-то ответил: «Костя, большой канал, на котором я работаю, быстро становится маленьким? Тебе это надо?» И вот когда наконец закрыли и ТВ-6, и ТВС, - ну, думаю, сбылась мечта Константина Эрнста! Но никто меня почему-то никуда не позвал.

Тем не менее на «Эхе Москвы» вы ведете программу «Плавленый сырок». Приглашение вас на станцию – акт гражданского мужества со стороны «Эха»?

Если вы заметили, «Эхо Москвы» существует как площадка для очень широкого спектра мнений. Я соседствую с тем же Михаилом Леонтьевым, с Пушковым, с Доренко... Видимо, руководство Газпрома, которое контролирует «Эхо Москвы», считает, что, скажем так,  электоральный ущерб от того, что я говорю, невелик. Все-таки аудитория «Эха» исчисляется не десятками миллионов, как у НТВ, а десятками тысяч. Терпят, как лающую собаку, которая все равно не в силах остановить караван.

Не раз приходилось слышать, что работа на телевидении, выход в эфир - это мощный наркотик… Вы на него подсели? И как переживали ломки?

Ломок не было, потому что для меня телевидение наркотиком не стало. Я сбрил бороду и стал частным лицом с некоторым наслаждением, уверяю вас. Моя аудитория сегодня сузилась, зато стала намного качественнее. Раньше я был «телезвездой», и для значительной части этих десятков миллионов - просто мордой из «ящика». Со мной случилась одна  чудесная история, которую я даже в книжку свою включил. Подходит ко мне как-то раз девушка: «Ой, - говорит, - вы Шендерович…» А красивая, сил нет. Я уже думаю: «Пропал». Она говорит: «Господи, какая я счастливая…» И только я собрался сказать: «Да что же мешает нашему совместному счастью?», как она договорила: «Какая я счастливая, мне ведь сегодня утром и Укупник автограф дал». Вот и все. Ты просто один из,  человек из глянцевого журнала, с телеэкрана... Теперь у меня есть своя небольшая (относительно России небольшая) аудитория – может быть, пара миллионов человек. Им не все равно, что я думаю, но для них я не телезвезда, а собеседник. И для меня быть собеседником этих двух миллионов гораздо приятнее, чем вещать для десятков миллионов.

Что сейчас происходит с НТВ? Насколько закономерно то, что лицом телеканала стал Владимир Соловьев?

С моей точки зрения, с НТВ все давно уже произошло. Они спустились и встали в ряд других федеральных каналов. Раньше было НТВ - и внизу все остальные. Сейчас если уж выделять кого-то, то скорее Рен-ТВ. НТВ же, с моей точки зрения, выглядит иногда еще позорнее, чем другие каналы: демонстрация псевдодокументального кино про то, что Ходорковский финансирует чеченский террор – это за гранью. А комментировать фигуру г-на Соловьева мне вообще бы не хотелось.

А почему на ваш взгляд, разные телеканалы так дружно бросились в прошлое? В сериалы о милых брежневских временах?

В этом есть лукавый политический расчет. В 1996-м году Зюганов на этом все и построил – вот Харламов, вот Любовь Орлова, вот Утесов. Как будто Утесов не играл бы на саксофоне без партии, как будто, как я  уже писал  однажды,  «Политбюро, а не Господь Бог приделал крылья к харламовским конькам». Причины же этой ностальгии понятны – никакой другой позитивной идеологии не обнаружилось. Поэтому  достают эти пронафталиненные образцы. Вот мы империю сейчас зафигачим, сейчас мы вломим Западу, опять мы одни против всего мира…

Но с точки зрения исторической перспективы это совершенно  обречено!

Да уж, большой перспективы нет. И вообще, в Англии мы не проснемся. Наш реальный исторический выбор лежит, боюсь, между ухудшенным вариантом Польши - и Туркменбаши. И сейчас мы очень быстрыми шагами идем в сторону Туркменбаши. 15 лет в России  не было политзаключенных, сейчас они есть. История напоминает нам о том, что подобное никогда не проходит безнаказанным. И если эту машину не сломать, она не остановится. После 27 года будет 32-й, после 32-го – 37-й.

Почему же мы ее не ломаем?

От недостаточного понимания опасности. Как сказал Бернард Шоу, главный урок истории заключается в том, что никто не извлекает уроков из уроков истории. Нам кажется, что этого не может быть. Но в 1917-м году тоже казалось, что этого не может быть. Те, кто бежал тогда из России, долгое время не распаковывали чемоданы, думали, что это вот-вот рухнет. Но для истории сделать такой отскок назад – это раз плюнуть. Понятно, что это, конечно, все равно гиблое дело. Но не хотелось бы, чтобы в эту расщелину между эпохами опять провалилось два поколения россиян.

Вы как-то сказали о себе, что вот мол, «шут гороховый»… Вы от этого не устали? От концертов, от того, чтобы все время смешить и развлекать публику? 

То, чем я занимаюсь, необычайно полезно. Рассмеявшийся человек свободен. То счастье, которое я испытываю, когда слышу хохот, несравнимо ни с чем. Я чувствую себя психотерапевтом, это нормальная социальная функция шута. При царе всегда должна жить такая гадина, которая имеет право. Другим не разрешается, а ему можно...

Вам можно?

Мне уже нельзя, потому что царек у нас с комплексом неполноценности. Вот если бы у царя не было комплекса, он бы понимал, что присутствие такого шута – признак его силы.

В этом смысле Борис Николаевич был царем без комплексов.

Борис Николаевич, во-первых, был действительно царем. А не марионеткой, вытащенной по случаю из ящичка. Он пришел к власти демократическим путем, и в конечном счете, при всех вывертах, чувствовал себя обязанным обществу. Для него мы были шавки, которые (голосом Ельцина) набежали, понимаешь, на здорового медведя. Он от нас отмахивался. Но чтобы навалиться всем федеральным телом и задавить такую шавку насмерть… Ему и в голову это не приходило! Он был русский царь. Ну, а этот… Что ж: говорят, в России надо жить долго… При следующем президенте Российской федерации надеюсь появиться на телевидении.